Третья террористическая - Страница 87

Террористы тоже вели себя довольно спокойно, перебирая с увлечением, как дети новые игрушки, отобранные у заложников мобильники и вещи, спрашивая, на какие кнопки для чего нажимать, рассказывая, почему они пришли сюда, с интересом поглядывая на отдельных, с яркой внешностью, русских женщин. Когда долго находишься вместе, волей-неволей начинаешь присматриваться друг к другу и начинаешь налаживать отношения.

И уже многие заложники начали робко надеяться, что все кончится благополучно, потому их больше не убивают и даже не бьют.

И уже не заложники, а все надеялись, что все еще может закончиться пусть худым, но миром. Потому что в здание вошли переговорщики.

Самые первые, проявляя истинную мужественность и жертвенность, шли в неизвестность, потому что ничего еще не было понятно и никто не мог гарантировать, что их не возьмут в плен и не расстреляют.

Но их не расстреляли и не взяли в плен, а отпустили с миром, и сразу же образовалась живая очередь из желающих пойти к бандитам на переговоры. Десятки людей, движимых самыми разными, благородными и не очень, мотивами толклись перед оцеплением, путаясь под ногами у милиции и предлагая свои, никому не нужные, услуги.

Как-то незаметно и естественно трагедия стала превращаться в фарс. «Ящики» заполнили «говорящие головы», которые рассуждали о терроризме, десятками минут вися в прямом эфире и кочуя с канала на канал. Добровольные «эксперты» предлагали свои варианты решения проблемы, хотя не знали, что происходит в здании.

Раскручиваемое в стране виртуальное шоу с участием заложников, террористов и взрывчатки стараниями СМИ мгновенно набрало самые высокие рейтинги, и каждый стремился в нем поучаствовать, мелькнув своей физиономией на фоне общественно значимого события. Что понятно, ведь в обычной сетке вещания каждая минута рекламы стоит денег, а здесь можно было засветиться совершенно на халяву, гарантированно получив в свое распоряжение многомиллионную телерадиоаудиторию.

— Нам стало известно, что скоро может начаться расстрел заложников, — обещали ведущие, стараясь удержать на своей «кнопке» зрителей…

— Я слышу какие-то выстрелы!.. — с надеждой сообщали в прямом эфире тележурналисты…

— По самым скромным подсчетам, при штурме погибнет от двадцати до сорока процентов заложников, — обнадеживали эксперты…

Что, наверное, было ужасно.

Но было нормально. Для нового менталитета страны. Где шла гражданская война.

— Мы будем постоянно информировать вас о развитии событий…

В том смысле, что не вздумайте выключить телевизор!

И живущая в эре «застеколья» страна, несмотря на ночь, торчала перед голубыми экранами, с нетерпением ожидая трансляции смерти в прямом эфире, как совсем недавно ожидала публичной демонстрации актов любви. Сострадания почти не было — было воспитанное многочисленными телеиграми любопытство. Кто-то здесь обязательно должен был стать «слабым звеном», кто-то, кому не повезет в этой русско-чеченской рулетке, провалится в тартарары, кто-то окажется «последним героем»…

И тут же пиво…

Памперсы…

Прокладки…

Говорят, что эта, на фоне смерти, реклама стоит особенно дорого…

И даже обреченные на смерть террористы, поддавшись обаянию прямой трансляции, интересовались у телевизионщиков, как им лучше и где встать, принимая эффектные позы, демонстрируя оружие и произнося патриотические речи.

Это не телевизионщики, это мы такие… Потому что у любого заштатного дорожно-транспортного происшествия, где есть раздавленные, расплющенные, разорванные жертвы, находятся свои многочисленные, которые жаждут протиснуться поближе, чтобы увидеть побольше, зеваки.

Десятки зевак.

Или десятки миллионов зевак!

Страна жаждала зрелища…

Но и работала тоже!

Тихо скрипели вкручивающиеся в стены и перекрытия сверла. Они скребли бетон, выгрызая в нем узкие, толщиной со стержень шариковой авторучки отверстия. Они уходили в глубину и выскакивали с той стороны стен и перекрытий.

Есть!

В отверстия проталкивались миниатюрные микрофоны.

Один.

Второй.

Десятый…

«Электронные уши» проникали в каждый угол, перекрывая каждый квадратный метр площадей. Они были везде и даже в туалете, так что теперь можно было слышать каждое произнесенное в здании слово.

Но одних «ушей» было недостаточно, нужны были еще «глаза». И сквозь стены и перекрытия, прошивая бетон и кирпич насквозь, «прошли» миниатюрные видеокамеры.

Штабу нужна была информация…

Медленно крутились бобины магнитофонов. Операторы «прослушки» фиксировали всхлипы, сонное дыхание и тихие разговоры заложников, видели их ноги и их припавшие друг к другу тела.

— Мама, я умру? — спрашивал детский голос. — Умру, да?

— Нет, не умрешь… Все будет хорошо. Ты не умрешь!.. Спи сынок, спи… — отвечала женщина.

Но голос ее предательски дрожал, а нос шмыгал, что фиксировали бесстрастные микрофоны.

— Если они будут спрашивать, скажи, что тебе тринадцать лет… — записывался на пленку чей-то голос. — Они будут отпускать детей, обязательно будут! Запомни — тебе только что исполнилось тринадцать лет! Если ты скажешь, что тебе тринадцать лет, — ты останешься живым!..

И тут же безвестный мужской голос произносил слова, которые не предназначались для чужих ушей, пусть даже электронных.

— Если что… Если мы отсюда не выйдем… то хочу попросить у тебя прощения.

— За что?

— За все… За все, что было…

Плач и признания заложников шли «в шлак». Из сотен уловленных микрофонами фраз высеивались те, что могли помочь бойцам штурмгрупп узнать, где находятся террористы, сколько их, как они вооружены. Поступающая информация и «картинки» с видеокамер передавались туда, где прорабатывались сценарии силовых решений, где на столах были разложены крупномасштабные планы внутренних помещений здания.