Третья террористическая - Страница 83

То сожженное «вертушками» федералов село, его погибший ребенок, его покалеченная жена были там, далеко в горах. А он был здесь. Был в привычной, типовой, со всеми удобствами, с унитазом, газом и кранами с горячей и холодной водой квартире, где трудно было ненавидеть русских так, как в Чечне… Не мог Сашка Скоков ненавидеть своих соотечественников так же, как Магомед Мерзоев.

Он, несмотря на запреты, выходил из дома, садился в трамвай и ехал… Не важно куда, просто ехал и ехал, сидя на сиденье возле окна и неотрывно глядя в него. Он вошел в эту жизнь легко, как кинжал в ножны, но он боялся признаться себе в этом. В том, что его тянет туда, в толпу прохожих, тянет в магазины, на пляжи, на волейбольные площадки, в кинотеатры, на танцы… Что он хочет вернуться туда, откуда ушел когда-то по повестке военкомата…

Аликбер ни к каким окнам не подходил — Аликбер пил водку. Денег у него не было, но деньги он добыл, выйдя поздней ночью на улицу и ограбив какого-то подвернувшегося под кулак прохожего. Которого, не исключено, даже убил. Но что даже в голову не взял, потому что теперь это было не важно.

Водку он купил в ближайшем киоске и, наплевав на шариат и Аллаха, глушил ее практически без перерыва — приходил в себя, опрокидывал в глотку стакан и отключался. Потому что когда не пил — начинал бояться смерти и жалеть себя. Чего настоящий чеченец и мужчина допускать не должен!

Ну ничего, как-нибудь, уговаривал он сам себя. Скоро они пойдут на дело, засветятся, их заметут менты. Прокурор, конечно, затребует «вышку», но купленные земляками адвокаты скостят срок лет до пятнадцати. Это, конечно, больше, чем если бы он получил за «хулиганку», от которой смотался в Чечню, но больше, чем впаял бы суд шариата. Те бы быстро ему «намазали лоб зеленкой». Зато не придется бегать в атаки. Он потому и согласился на это дело, лишь бы не воевать. В горах живут меньше, чем на зоне. И хуже, чем на зоне. Лишь бы его менты сразу не шлепнули, а там, глядишь, подоспеет амнистия или «зеленый прокурор».

Ничего…

Умар Асламбеков не пил и в окна не смотрел. Он был трезв и трезво смотрел на свое будущее. По всей вероятности, он погибнет, причем в ближайшем обозримом будущем. И наверное, это будет не самым худшим исходом. Лучше так, лучше сразу, чем если будет суд, репортеры и его увидят и узнают московские знакомые. Они могут узнать его и так, но могут и не узнать, потому что у него документы на совсем другое имя и не привычная им, не аспирантская, внешность. Лучше бы, чтобы не узнали… Или пусть даже узнают, но… он об этом уже не узнает.

И уж коли то, что должно случиться, все равно случится, то пусть случится как можно скорее. Единственно, на что он рассчитывает, это сделать один телефонный звонок. В Голландию. Всего один звонок, последний, который ему могут, который должны разрешить. А потом — пусть… Он сам сделал свой выбор, так что винить некого! Да и поздно кого-либо винить. Все равно ничего вернуть уже нельзя.

И другим — нельзя!..

Мураду.

Алику.

Магомеду…

Они были очень странными боевиками — боевиками, которые расхотели убивать. Кроме разве мальчишки Мурада.

Они не хотели убивать, еще меньше хотели умирать, но они не могли пойти против своего, пославшего их сюда, народа. Потому что были рядовыми на этой войне бойцами.

Они должны были убить.

И должны были умереть… Завтра. Послезавтра. В крайнем случае, послепослезавтра. У них не было будущего. И почти не осталось настоящего. У них было только прошлое. У каждого — свое.

Они были очень разными, они жили совершенно отлично друг от друга, но так получилось, что умереть им предстояло одинаково. Вместе. И в один день…

Глава 49

Вначале они звонили на домашние и мобильные телефоны близким. Потом в милицию и службу спасения.

Потом диспетчеры милиции и службы спасения — руководителям соответствующих подразделений милиции и службы спасения.

Потом руководители соответствующих служб милиции и службы спасения своим начальникам.

Потом начальники в городскую администрацию и правительство…

После чего всем стало ясно, что в городе случилась большая беда. Которую власти предпочли бы замять. Но замять уже было невозможно. Потому что слух в современном городе распространяется быстрее радиооповещений штаба гражданской обороны.

Скоро все знали всё…

Была глубокая ночь, шел моросящий холодный дождь, но на улицах было неестественно много для ночи и непогоды людей. Против которых было спешно выставлено оцепление.

В оцеплении стояли милиционеры и поднятые из казарм по тревоге солдаты-срочники. Милиционеры и солдаты мерзли и думали только об одном, чтобы их скорее сменили или хотя бы привезли горячего кофе.

Но их не меняли.

И кофе не везли.

На них лезли какие-то гражданские, которые плакали, умоляли их пропустить, совали им в руки и карманы бутылки водки и деньги и даже пытались лезть в драку. Но они не брали деньги и даже водку, потому что командиры грозились обыскать их, и если что-нибудь найдут, то мало не покажется…

Так они и стояли.

С десятков раскрытых над людьми зонтиков на бушлаты солдат стекали частые струйки воды. Толпа напирала. Но солдаты отдавливали людей назад прикладами автоматов. Солдаты были злы. На всех. На «чехов», на их жертвы, на напирающую на них толпу, на своих командиров…

— Сдай назад! — орали они охрипшими голосами, корча угрожающие рожи.

И думали — скорей бы уж там всех прикончили, и тогда их вернут в теплые казармы и, наверное, дадут поспать до самого обеда.