Третья террористическая - Страница 50

Он прошел мимо шеренги, и один из пленников, вдруг подавшись вперед, пораженно пробормотал:

— Саша?.. Саша Скоков?!

Магомед не оглянулся. Он не услышал обращенных к нему слов. Вернее, он услышал слова, но не понял, что они предназначены ему.

Какой Сашка? Он Магомед!

Но, пройдя десять шагов, он встал. И обернулся.

Этот пленник был ему хорошо знаком. Это был его лейтенант. Командир его взвода.

Он развернулся и пошел назад, дружески ухмыляясь.

— Здорово, лейтенант! — сказал он.

Когда-то комвзвода казался ему взрослым, теперь — нет. Теперь он выглядел младше его. И дело было вовсе даже не в том, что лейтенант был гладко выбрит, а он зарос бородой…

Боевики вначале удивленно, а потом весело посмотрели на встречу бывших однополчан.

Магомед был почему-то даже рад встрече. Лейтенант был неплохим командиром, в отличие от многих других — без заморочек.

— Кто жив, кто нет? — спросил Магомед.

Лейтенант сказал, кто «нет».

Магомед с удивлением слышал знакомые, которые он почти уже забыл, фамилии. И не испытывал никаких особых чувств. За это время он привык к смертям.

Магомед выслушал лейтенанта и хотел идти дальше. Но лейтенант, возможно, на что-то надеясь и боясь прервать разговор, сказал:

— Вас искали.

Не тебя — вас! Значит, точно надеялся!

— Кто? — удивленно спросил Магомед.

— Ваша мать. Она приезжала в часть.

Что-то в душе Магомеда дрогнуло.

— Когда она здесь была?

— Четыре месяца назад.

Больше Магомед ничего не спрашивал. Зачем?..

Когда они собрались уходить и встал вопрос, что делать с пленными, его «братья» посмотрели на него. И посмотрели на лейтенанта.

— Может, оставить его? — спросили они. — Он тебе нужен?

— Нет, — ответил Магомед. — Не нужен… Лейтенанта отвели в сторону и зарезали. Первого… Больше Магомед о нем не вспоминал. Он вообще уже почти не вспоминал свою прошлую жизнь — свой город, дом, школу, своих друзей… Потому что у него был новый дом и новые друзья. Иногда ему снилась мать, но все реже и реже. И все чаще и чаще снилась жена…

Его город, бывшие его друзья, отец и мать остались где-то там, далеко, далеко…

И это было так.

И… не так!..

Возможно, что его далекое прошлое было не так уж далеко, было ближе, чем можно представить. Может быть, даже совсем рядом — вон в том, который они миновали ночным маршем, населенном пункте. В том, крайнем, доме… Или в том вон автобусе, который прошел мимо их засады в колонне федералов…

Потому что в том, мимо которого они прошли, населенном пункте, в том доме или том автобусе могла запросто оказаться его мать. Которая была не за тридевять земель, а была рядом, в Чечне, где который месяц подряд упорно и безуспешно разыскивала своего единственного, без вести пропавшего сына, которого не оказалось среди погибших в том, последнем, где он исчез, бою.

Как и десятки других матерей, его мать ходила с пачкой размноженных на ксероксе портретов — его портретов и показывала их всем, кому только можно было.

И все говорили — нет, не видели, не знаем…

И тогда она шла дальше от «населенки» к «населенке», от части к части, от человека к человеку…

…Не такая уж пожилая по возрасту, но в одночасье состарившаяся женщина брела по пыльной обочине дороги, тяжело волоча уставшие ноги. Сегодня она прошла двадцать километров, потому что попутных машин было мало и попутные машины ее не брали. Такой был приказ у водителей — пассажиров не брать.

Мать брела, уже не оборачиваясь на шум моторов.

Навстречу ей по другой стороне дороги шла другая женщина, повязанная темным платком, в серой от пыли одежде. Они увидели друг друга и остановились.

Между ними, разделяя их, проехало несколько машин, которые тянули за собой орудия. Женщины терпеливо ждали, когда пройдет колонна. Они были удивительно похожи друг на друга, потому что были примерно одного и того же возраста, были одинаково серы от пыли и имели очень похожие, просто один в один лица. Не чертами, выражением — скорби, обреченности и надежды.

Колонна прошла.

Женщины повернулись и пошли навстречу друг другу. Посредине дороги они встретились. Они не поздоровались, не обнялись и не протянули друг другу руки — они протянули друг другу фотографии. Сыновей.

Каждая всмотрелась в чужую фотографию, перебрала ксерокопии документов и покачала головой.

Можно было идти дальше, но они устали и, сойдя с дороги, присели на пригорке, чтобы передохнуть. Сняли платки, заговорили. Не о сыновьях, что им до чужих сыновей, заговорили о насущном. О том, сколько километров еще идти, где нужно свернуть, что за люди ждут их на блокпостах где можно переночевать и поесть.

Это была очень полезная для лиц без определенного места жительства, какими они здесь фактически были, информация.

— Там слева от дороги палатки будут, где батальон морпехов стоит, так к командиру лучше не ходить, нервный он, прогнал меня и еще наорал. Лучше сразу обратиться к начальнику штаба — он вроде хороший мужик, может, поможет…

Каждая из них знала, что там, сзади, а теперь знала, на что можно рассчитывать впереди. Они не обсуждали и не осуждали «нервного командира», того тоже можно было понять, к нему в палатку, просачиваясь сквозь часовых, задабривая их сигаретами и деньгами, пробирались каждый день по несколько женщин, и каждая с одним и тем же вопросом. Они подсовывали ему фотографии сыновей, которые пропали в прошлом и позапрошлом годах и еще раньше, и он никак не мог их видеть, потому что прибыл сюда всего-то несколько недель назад. Но объяснять это каждой матери было выше его сил. И успокаивать тоже. Ему некогда было думать о мертвых и пропавших, ему нужно было думать о живых, о тех четырехстах вверенных ему душах, которых нужно кормить, мыть в бане, Держать в узде. И он гнал женщин прочь. Но они не уходили, продолжая бродить по территории части, останавливая офицеров и показывая им фотографии.